Сысой Никодимович Балагуров

     В  СТЕПЬ,  К  УЗЕНЯМ

Образ заволжского крестьянина Сысоя Никодимовича Балагурова  постоянно вставал передо мной:  глубокие морщины говорили о нелегкой жизни, а самокрутка, с сигару, о его лихом характере.

   Может быть, у нас похожие с ним судьбы? Я – потомок декабриста, сосланного на каторгу в Сибирь, он – скорее всего, правнук вольнодумца, изгнанного на поселение за Волгу. И я решил съездить к нему.

лебеди. Вытаскивал зеркального карпа из сетки  рыбак – килограммов на десять. В деревеньке остались три дома. У каждого на скамейке лежал кот,  щипали травку гусак и гусыня. «Жили у бабуси два веселых гуся …» - пришло в голову. Все та же песенка, а годы бегут, оставляя на лице  - у одного морщины, как трещины в засушливой степи, у другого – прикрытые бородой шрамы от рысьих когтей…

   У крайнего домика стоял « Кировец», колеса - в заплатах. Когда мы познакомились с  Сысоем Никодимовичем и выпили по рюмашке настойки боярышника, он пояснил:

   - Кировское колесо стоит двадцать тысяч, вот мы и приноровились: прохудится где, ставим  заплатку на болтах: даже легче по степи носиться.  В среднем за день километров сто накатываю. В год - вокруг земли, за сорок лет  - дважды на Луну и обратно, виртуально, правда. В основном пашу  вдовам огороды и засеваю выпасы.

   Это он на фотоснимке такой добрый старичок, а в душе – Чапаев. Как бабами командует, только поворачиваются. Табак выращивает сам. Сушит его, рубит. Не самосад получается – горлодер. Со всей окрестности за табачком к нему заворачивают.

   Я больше о смешном говорю, о серьезном мы на страницах «Балагура»  порассуждали.Сысоя, как он щетину бреет? Оказывается, щеки шаром раздувает, чтобы натянуть морщины. Посоветовал я отпустить бороду: бриться не надо и  сколько можно сэкономить мыла, не считая лезвий, помазков. Пенсия у него поменьше моей, так как призвали его в армию сразу после войны. Он (обкурился что ли своего табака)  сожалеет, что не воевал – пораньше бы на годок родиться ему. А если бы убили на войне, зачем тогда большая пенсия?   Знаете, как пахнет табак, который сушится на чердаке – закурить хочется, если бы не слово, которое я дал своей жене год назад. Конечно, можно было и закурить. Как она увидит из тайги своими близорукими глазами,  очки - то разбила, если только  прищурится?  

   О многом мы потолковали с Сысоем Никодимовичем (никак я не привыкну его  по имени называть). Даже обсудили отклики на наши статьи в «Балагуре».  Леха из Нижнего Тагила все стращал: «вы бы поменьше рассуждали о политике. Не ровен час придут к вам органы и разберутся по первое число. Фильтруйте свой базар».  Сысой

Никодимович напомнил пословицу: волков бояться – в лес не ходить. А ведь ему в лес пойти, что мне, таежнику, в степь, у которой нет ни конца, ни края.

   А я выразился еще проще, как учил Аристотель: демократия – это власть народа, часто битого, но не сломленного. Так что не бойся, юноша: все пройдет, все, как поется в известной песенке.

   И совсем мы не ругаемся, наоборот – в полнейшем согласии. Спорили немного о природе вещей. Сысой Никодимович – больше идеалист, читает древних философов – Платона, Гесиода, Данте, даже, если проснется ночью. А будит его в сильный ветер флюгер – жужжит на крыше, как большой комар. У нас в тайге комаров – пылесосом с подоконников собираем. Может быть,  поэтому я убежденный материалист: если есть хлеб, значит, будешь сыт.

   Когда я рассказал Сысою Никодимовичу, что спал зимой в берлоге с медведем – не поверил. Я и сам  иногда себе не верю.

   На охоте это было, зимой. Мороз за сорок градусов зашкаливал, но я был в полной амуниции, фляжка полная. Хватанул  спирта больше, чем обычно, и потянуло меня на сон. Увидел нору, забрался в нее, тепло. Хорошо проснулся раньше, чем Михаил Потапыч, сопевший  рядом в берлоге. Заломал бы, наверное: руки – то у меня еще не отошли от холода.

Рассказывая ему о своей жизни, старался не хныкать, хотя многое в ней было, как в берлоге. Чего уж там?

  Сысой Никодимович тоже собирался написать о нашей встрече в журнале «Балагур». Как я выгляжу в его глазах? Облик - то не совсем приятный: с бородой, таежник. Потомок ссыльного декабриста. Это сколько же лет мы, Прибауткины, в ссылке – лет двести почти. Куда же еще меня ссылать, если б смогли, на полюс к белым медведям? И там буду свой: спал же я с их родичем.

   Уезжал я из Баклуш в печали. Так не хотелось расставаться со своим годком, в каждой морщине которого, как в кольце  сибирского кедра, отразились поседевшие годы.Заметили ровный стиль моего письма? У Сысоя Никодимовича я познакомился с его приятелем заволжским литератором Г.Л. Мещеряковым. Когда – то читал в центральных газетах его репортажи со строительства  канала в  степном Заволжье. Он отредактировал мою писанину. Спасибо большое ему и  низкий поклон всем читателям «Балагура».

Устим Прибауткин