Михаил Зощенко  (1894-1958)

      Агитатор 

Сторож авиационной школы Григорий Косоносов поехал в отпуск в деревню.

   -Ну что ж, товарищ Косоносов,- говорили ему приятели перед отъездом,- поедете, так уж вы того, поагитируйте в деревне-то. Скажите мужичкам: вот, мол, авиация развивается... Может, мужички на аэроплан сложатся.

   -Это будьте уверены,- говорил Косоносов,-поагитирую. Что другое, а уж про авиацию, не беспокойтесь, скажу.

   В деревню приехал Косоносов осенью и в первый же день приезда отправился в Совет.

   -Вот,- сказал,- желаю поагитировать. Как я есть приехадши из города, так нельзя ли собрание собрать?

   -Что ж,- сказал председатель,- валяйте, завтра соберу мужичков.

На другой день председатель собрал мужичков у пожарного сарая.

Григорий Косоносов вышел к ним, поклонился и, с непривычки робея, начал говорить дрожащим голосом.

-Так вот, этого...- сказал Косоносов,- авияция, товарищи крестьяне... Как вы есть народ, конечно, тёмный, то, этого, про политику скажу... Тут, скажем, Германия, а тут Керзон. Тут Россия, а тут... вообще...

   -Это ты про что?- не поняли мужички.

   -Про что?- обиделся Косоносов.- Про авияцию я. Развивается, этого, авияция... Тут Россия, а тут Китай.

Мужички слушали мрачно.

   -Не задёрживай! — крикнул кто-то сзади.

   -Я не задёрживаю,— сказал Косоносов.- Я про авияцию... Развивается, товарищи крестьяне. Ничего не скажу против. Что есть, то есть. Не спорю...

   -Непонятно!- крикнул председатель.- Вы, товарищ, ближе к массам...

Косоносов подошёл ближе к толпе и, свернув «козью ножку», снова начал:

а там как бабахнет, аж кишки врозь...

  -Не птица ведь,- сказали мужики. Я же и говорю,- обрадовался Косоносов поддержке,- известно - не птица. Птица - та упадёт, ей хоть бы хрен - отряхнулась и дальше... А тут накось, выкуси... Другой тоже лётчик, товарищ Михайл Иваныч Попков. Полетел, всё честь честью, бац - в моторе порча... Как бабахнет...

-Ну? — спросили мужики.

   -Ей-богу... А то один на деревья сверзился. И висит, что маленький. Испужался, блажит, умора... Разные бывают случаи... А то раз у нас корова под пропеллер сунулась. Раз-раз, чик-чик - и на кусочки. Где роги, а где вообще брюхо - разобрать невозможно... Собаки тоже, бывает, попадают.

   -И лошади? — спросили мужики.— Неужто и лошади, родимый, попадают?

   -И лошади,- сказал Косоносов.- Очень просто.

   -Ишь черти, вред им в ухо,- сказал кто-то.- До чего додумались! Лошадей крошить... И что ж, милый, развивается это?

развивается, товарищи крестьяне... Вы, этого, соберитесь миром и жертвуйте.

   -Это на что же, милый, жертвовать? — спросили мужики.

   -На ероплан,- сказал Косоносов.

Мужики, мрачно посмеиваясь, стали расходиться.

                                    1923 г.

Актер

Рассказ этот - истинное происшествие. Случилось в Астрахани. Рассказал мне об этом актёр-любитель.

Вот что он рассказал:

этому искусству. А только ерунда. Ничего в этом нет выдающего.

   Конечно, если подумать глубже, то в этом искусстве много хорошего.

   Скажем, выйдешь на сцену, а публика смотрит. А средь публики - знакомые, родственники со стороны жены, граждане с дому. Глядишь - подмигивают с партеру -дескать, не робей, Вася, дуй до горы. А ты, значит, им знаки делаешь - дескать, оставьте беспокоиться, граждане. Знаем. Сами с усами.

   Но если подумать глубже, то ничего в этой профессии нету хорошего. Крови больше испортишь.

   Вот раз ставили мы пьесу «Кто виноват». Из прежней жизни. Очень это сильная пьеса. Там, значит, в одном акте грабители купца грабят на глазах у публики. Очень натурально выходит. Купец, значит, кричит, ногами отбивается. А его грабят. Жуткая пьеса.

   Так вот, поставили эту пьесу.

А перед самым спектаклем один любитель, который купца играл, выпил. И в жаре до того его, бродягу, растрясло, что, видим, не может роль купца вести. И, как выйдет к рампе, так нарочно электрические лампочки ногой давит.

Режиссер Иван Палыч мне говорит:

   -Не придётся,- говорит,- во втором акте его выпущать. Передавит, сукин сын, все лампочки. Может,- говорит,- ты заместо его сыграешь. Публика дура - не поймёт.

   Я говорю:

   -Я, граждане, не могу,- говорю,- к рампе выйти. Не просите. Я,- говорю,- сейчас два арбуза съел. Неважно соображаю.

   А он говорит:

   -Выручай, браток. Хоть на одно действие. Может, тот артист после очухается. Не срывай,- говорит,— просветительной работы.

   Всё-таки упросили. Вышел я к рампе.

пиджаке, в брюках. Только что бородёнку чужую приклеил. И вышел. А публика, хотя и дура, а враз узнала меня.

   -А,- говорят,- Вася вышедши! Не робей, дескать, дуй до горы...

   Я говорю:

   -Робеть, граждане, не приходится - раз,- говорю,- критический момент. Артист,- говорю,- сильно под мухой и не может к рампе выйтить. Блюёт.

действие.

   Играю я в действии купца. Кричу, значит, ногами от грабителей отбиваюсь. И чувствую, будто кто-то из любителей действительно мне в карман лезет.

   Запахнул я пиджачок. В сторону от артистов.

Отбиваюсь от них. Прямо по роже бью. Ей-богу!

   -Не подходите,- говорю,- сволочи, честью прошу.

   А те по ходу пьесы это наседают и наседают. Вынули у меня бумажник (восемнадцать червонцев) и к часам прутся.

   Я кричу не своим голосом:

   -Караул, дескать, граждане, всерьёз грабят.

   А от этого полный эффект получается. Публика-дура в восхищении в ладоши бьёт. Кричит:

   -Давай, Вася, давай. Отбивайся, милый. Крой их, дьяволов, по башкам.

   Я кричу:

   -Не помогает, братцы!

И сам стегаю прямо по головам.

Вижу - один любитель кровью исходит, а другие, подлецы, в раж вошли и наседают.

   -Братцы,- кричу,- да что ж это? За какое самое это страдать-то приходится?

   Режиссёр тут с кулис высовывается.

   -Молодец,- говорит,- Вася. Чудно,- говорит,- рольку ведёшь. Давай дальше.

   Вижу - крики не помогают. Потому, чего ни крикнешь - всё прямо по ходу пьесы ложится.

Встал я на колени.

   -Братцы,- говорю.- Режиссёр,- говорю,- Иван Палыч. Не могу больше! Спущайте занавеску. Последнее,- говорю,- сбереженье всерьёз прут!

Тут многие театральные спецы - видят, не по пьесе слова - из кулис выходят. Суфлёр, спасибо, из будки наружу вылезает.

   -Кажись, говорит, граждане, действительно у купца бумажник свистнули.

Дали занавес. Воды мне в ковшике принесли. Напоили.

   -Братцы,- говорю.- Режиссёр,- говорю,- Иван Палыч. Да что ж это,- говорю.- По ходу,-говорю,- пьесы ктой-то бумажник у меня вынул.

   Ну, устроили обыск у любителей. А только денег не нашли. А пустой бумажник кто-то в кусты кинул.

   Деньги так и сгинули. Как сгорели.

   Вы говорите — искусство? Знаем! Играли!»

                                                           1925 г.